Проза

Вонючка

…Да что тут говорить — вам-то хорошо, вам — и утром не жжет, и вечером не тошнит, а днем — просто благодать, живи и наслаждайся. Не то, что некоторым, а впрочем, к чему болтать — кого волнует, что у вас вчера к вечеру — 37,2, а сегодня так в пояснице стреляет, прямо тошно становится. И кому пожаловаться, в конце концов — у каждого, как говорил дядя Лаврин, «своя жизнь, и не вмешувайтеся, шановный, в мою личную жизнь».

А теперь по порядку. Если завтра воскресение, а ваша «огненная колесница» похожа на соседскую хавронью, лениво развалившуюся в роскошной луже, то надо брать ведро и тряпку. Марк (толковый мужик, фермер, кстати) именно так и поступил.

«Одиннадцатка» после вчерашней поездки по полю имела весьма неприличный вид.

В конце концов, это даже приятно, когда пригревает солнышко, во дворе — густой спорыш, и травинки щекочут твои босые ноги. Согласитесь, жизнь почти удалась. Авто уже поблескивало чистыми капельками на крыльях и капоте, и осталась просто мелочь — тщательно протереть, чтобы пятнышек не было от капелек воды.

— И куда я мог ее приткнуть, — бурчал Марк сам себе, ища мягкую, специально приобретенную тряпку. Если ею протирать авто, не остается полос на полированной поверхности. Предмет для наведения лоска развевался прямо над головой. Еще на прошлой неделе после водных процедур своей «одиннадцатой» Марк забросил тряпку на ветку вишни.

Крепкая рука уже почти дотянулась к цели, как вдруг резкая боль заставила прижать обе руки ниже груди и так постоять минутку-другую, пока боль в желудке стала легче. Хозяин присел на перевернутое ведро и дрожащей рукой вытер внезапный пот со лба. Уже давно его беспокоила эта боль, особенно когда нужно было высоко поднимать руки. И молились не однажды в церкви, и таблетки, которые врачи выписывали, принимал — результата никакого. Заметил только, что в последнее время боль значительно усилилась и приступы стали чаще. Закончив, отошел, чтобы издали оценить работу, и остался довольным. В салоне автомобиля повесил «пахучку» — пластинку в форме деревца с запахом «после дождя». У вас такой нет? Рекомендую. Приятный аромат свежести и озона в салоне автомобиля, и не нужно губы кривить — «химия, химия». «Химия служит народу», — вспомнил Марк лозунг советской науки и улыбнулся.

А теперь позвольте представить: Полина Ивановна Рыбакова, заслуженный врач советской Украины, по специальности — гастроэнтеролог. Это такой врач, который знает все о ваших внутренностях и профессионально порекомендует, что полезно употреблять в пищу, и объяснит, почему у вас изжога после свежих шкварок. Почести, звания, важные пациенты из ЦК КПСС (для тех, кто не знает этой аббревиатуры, растолкую — Коммунистическая партия Советского Союза и ее Центральный Комитет) — это все в прошлом. Сегодня она просто бабушка Поля и возвращается домой в Молдову. А гостила у дочери, в Киеве, и была невероятно рада поиграть с внучатами, ощутить не наигранную, а искреннюю любовь дочери и зятя. Ну и угождал ей Арсений, что не передать! Добрый муж ее младшей дочери, внимательный и искренний, а еще — служитель церкви.

— Благодарю тебя, Господи, за своих детей и внуков, и за жизнь благодарю, и за спасение… Знаешь, Господи, если бы я раньше встретилась с Тобой, то, возможно, и больше чего-то доброго сделала бы, а так… — вздыхала и смотрела на зеленые холмы полей, проплывающих за окном.

Вернулась в купе и уже, было, намеревалась прилечь. Все-таки семьдесят шесть лет — это вам не шутки, нужно вовремя и отдохнуть, и за тем, что на завтрак и на обед, следить, а ужинать — не в ее стиле. «Все же не стоило кушать то пирожное с чаем после обеда, слишком уж подозрительным был вкус, но Арсений так убедительно просил: «Ну, еще хоть кусочек», что не удержалась, — слишком любила полакомиться сладким. Наверное, напрасно, потому что пирожное, как любила она говорить, «не улеглось», и уже почти два часа чувствовала легкую тошноту, а теперь еще и характерный звук мягкого грохота в животе. Поезд потихоньку замедлял ход.

— Девушка, девушка… — Полина Ивановна быстро догоняла проводницу купе. — Мне срочно…

— Станция сейчас, все санузлы закрыты.

— Но я плохо себя чувствую, пожалуйста, откройте, — умоляюще заглядывала в глаза.

— Бабуля, я тебе уже сказала, не мешай входить пассажирам, — и так бескомпромиссно отвернулась, что стало ясно: ничего не выйдет.

— Вон там, около вокзала, можете забежать, но поезд четыре минуты стоит, предупреждаю, — не поворачивая головы, проводница жестом руки махнула в пространство. Около двери вагона толпились пассажиры.

Старушка поспешила, почти ничего не видя перед собой, — очки остались на столике в купе. Уже почти добежала, но перевернутая кем-то урна с мусором на алейке…

Прохожие удивленно поглядывали на человека, лежащего в луже с разбитым лицом.

— Ну, набралась тетя, не рассчитала немного траекторию движения, — комментировал небритый парень.

— А может, что-то с сердцем случилось, — две девушки остановились в двух шагах.

— Катька, позвони в скорую, видишь, кровь на лице.

Полина застонала и пришла в себя… Хотела подняться, но снова упала в грязную воду. Постукивая, поезд медленно двигался от вокзала.

— Марина, Марина, — как будто сквозь сон долетели женские голоса, — помоги, видишь, бабуле беда приключилась. Две молодые женщины помогли старушке подняться и отвели ее в уголок вокзала. Там и оставили — без документов, денег и одежды, в грязном халате.

— Боже, Боже, причитала кассирша, закрывая окошко кассы, — во что мир превратился. Где то ведь, наверное, и дети есть, а может быть, и выгнали старушку из дома. О, Господи милосердный, во что мир превратился… — Положила около бабушки, на кресле, кусок батона и зацокала каблуками к двери.

Вечерело. Запоздалые пассажиры старались держаться подальше от грязной простоволосой бабульки. Потом было утро, и сержант, брезгливо морща нос, легонько коснулся ботинком босой ноги старушки: «Бабуля, здесь не гостиница и не лазарет. Сколько можно тут сидеть? Давай собирайся и дуй отсюда, а то я наряд вызову! Пить нужно меньше. Где ты живешь, адрес скажи?..»

Бабушка дрожала и пыталась что-то сказать, но так и не смогла.

Если вы не знаете, как за два дня из интеллигентного человека превратиться в бомжа, от которого отворачиваются, то это именно та история, которая объясняет этот процесс.

Было еще одно воскресное утро, когда добрые люди торопятся в церковь, а некоторые — за покупками в райцентр.

— Марина, Марина, Христом Богом клянусь — это та же женщина, которую мы позавчера тут посадили. Полина вспомнила (что-то просветлело в памяти) этот голос и подняла голову. Женщины подошли поближе.

— Бабушка, а бабушка, вы еще долго тут сидеть будете? Два дня уж почти, как зовут вас, откуда будете?

— По-ли-на, — по слогам проговорила. Не бросайте меня, — и задрожала от плача. — Я не знаю, где я и что со мной. Я ничего не знаю. Я ехала поездом — и ничего не знаю больше. Я в Бога верю, верю в Бога я, — твердила раз за разом.

— Марина, ну-ка возьми мою сумку, я проведу бабулю. Не болтай, говорю, много, я знаю, что делаю. Подсоби мне немножко, вот так… — помогла подняться на ноги и под руку повела по улице, а дальше потихоньку в переулок к светлому высокому дому, в котором окна в ряд и закруглены сверху.

…Марк любил петь, а особенно в поле, когда один на один с рассветом смотришь, как всходит солнце, умытое росой. Дышится так свободно, а взгляд достигает далеко-далеко, почти до горизонта, где тополя тоненькими гребнями крон расчесывают пряди седого тумана. А еще любил петь в церковном хоре — высоко и торжественно, чувствуя трепет и благоговение, как будто Кто-то невидимый и сильный вел его голос на вершины мелодики и духовного наслаждения.

Церковная служба заканчивалась. Иван Шестерина — местный служитель — проповедовал о добром самарянине, который смилосердился над несчастным человеком, ограбленным разбойниками.

— Это Он, милосердный Господь, остановился около нас, не нужных никому, искалеченных и несчастных, — поднял нас и спас, и все греховные раны залечил добротой и лаской Своей… Я не знаю, где я был бы сам, на какой обочине лежал бы, но и меня, пропащего пьяницу нашла Его рука пятнадцать лет назад. Поверьте, во мне не было ничего, что могло бы привлечь его взгляд, кроме зла, гордыни и лживых уст, а Он остановился, увидел и протянул свою добрую пасторскую руку — и поднял на высоту Своего авторитета, Своей славы. Как я благодарен своему Спасителю… — по щекам служителя катились слезы. Марк прикрыл лицо рукой, а уста благодарно шептали слова: «Добрый Ты, Господи, добрый, добрый, благодарю, благодарю, Тебя…»

Еще никогда он не пел так вдохновенно, как в тот раз. Пение уже заканчивалось, когда высокая дубовая дверь приоткрылась, и в храм вошла женщина, ведущая под руку согнутую бабушку. Провела на свободную скамейку, а потом что-то коротко объяснила Ивану Шестерине. Марк пел и с удивлением замечал, как быстро пустеют места вокруг незнакомки в грязном халате. За короткое время вокруг нее почти никого не осталось. Только Настя — его жена, которая сидела на соседней скамейке, составила компанию прибывшей.

— Если поможет Бог, то приглашаю вас всех на вечернее служение, на семь вечера, — Шестерина продолжал говорить, замечая, как быстро пустеет храм.

— Тут еще такая вот просьба есть. Может быть, кто-то смог бы сестру нашу на какое-то время к себе взять, ее привели с вокзала незнакомые люди. Говорили, что она верующий человек. Кто согласен — подойдите ко мне, пожалуйста…

Народ, к удивлению, быстро разбежался. «Слушай, — тарахтела приятельнице в коридоре другая, — я еще никогда такого «аромата» не нюхала. Боже-е, какая вонь! Слушай, я чуть не вырвала там, и куда служба порядка смотрит! Ну как такую вонючку в храм пускать. Ну, ужас просто, прямо ужас какой-то!» — тарахтела подруге уже во дворе церкви.

Марк краем уха услышал: «Ну, куда мы ее сейчас возьмем, гости у нас, и что я с ней буду делать, надо же людям кушать готовить. Если бы не гости, то я согласна была бы забрать, а так…» — убеждала мужа жена на передней скамейке.

С боковой двери к служителю подошел Василий, о таком говорят — деловой. «Слушайте, пастор, я вот тут оставляю пятьсот гривен. Я все понимаю. Такой момент — понимаю. Сто таксисту и четыре сотни — бабуле. Она умрет от счастья. Пусть отвезет на вокзал, в город, или в больницу. Я не знаю. Деньги вот, вам решать, а я побежал. Встреча у меня с одним серьезным человеком», — и выскочил в боковую дверь.

Еще одна пара, нерешительно поглядывая в сторону Полины, перешептывалась: «А может быть, давай, заберем бабушку, ну, жалко смотреть, как она дрожит. День-два побудет, а там посмотрим, что дальше делать», — это она. Он: «Да я, в принципе, не против, но пойми, дорогая, мы же не в своей квартире живем. Кстати, хозяин звонил вчера, обещал зайти, посмотреть, как мы… представляешь, что он подумает, когда застанет у нас бомжиху…»

Игнат Синица, или дядя Игнат, как обычно его называла церковная молодежь, как то неуверенно подошел: «Я тут, Иван, это… Ну, может, я заберу к себе. Я понимаю, что оно, конечно, трудно такие вопросы мужикам решать. Может, соседку попрошу».

— Спасибо, Игнат, но это не тот случай. Кстати, а как твоя Анна себя чувствует?

— Да без изменений, ты же знаешь, не поднимается она после инсульта, но я того…я, может, соседку попрошу, чтобы как-то бабулю переодела, а кушать, слава Богу, есть что…

— Нет-нет-нет, — решительно запротестовал Шестерина, — так не пойдет, будьте свободны, мы уже тут как-то определимся. Привет супруге, я, возможно, забегу сегодня проведать…

Марк смотрел в зал — Настя еще сидит, а мысли роем: «Наверное, нужно забрать. У меня же собственный дом. А четверо малышей, — голос тихий-тихий. — Кто знает, не приведи Господи, еще заразу какую-то в дом принесет… Если бы на день-два, это проще. Пристроил бы старушку в летней кухне, сейчас тепло, да и побелили недавно… Забери, забери. — Снова тихий голос. — Ты в поле, целый день на работе, а о жене подумал? Она ведь беременная, она даже запаха еды не может перенести, токсикоз ужасный, а ты вот этот «одеколончик» в дом приведешь. А кто о своих, особенно о домашних не печется, тот хуже неверного, — написано так, ты ведь знаешь…

Решительным шагом от двери к кафедре направлялся Федор Капличка — он из тех, кто правду-матку в глаза режет и глазом не моргнет.

— Так что, по-моему вышло? — вместо приветствия начал наступление. — Я уже год назад говорил — приют нужно в церкви организовать. Приют, вот для таковых, — кивнул в сторону Полины, — а не разводить бомжатник в доме Божьем. Не слушал меня тогда — вот теперь радуйся, извини, нюхай свою порцию и молчи. А я говорил, и буду говорить…

— Федор, ты хотел бы взять к себе старушку? — смог вставить слово служитель.

— Я говорил, и буду говорить: нужно прислушиваться, когда правильно советуют. Теперь разбирайся сам. Мое дело маленькое — я сказал и ушел, не послушаешь — мне все равно — я сказал. Он уже был около входа, но продолжал бурчание: — Говори, не говори, как о стенку горохом.

Марк научился понимать жену без слов. Чуть ли не прикосновением ощутил на себе ее взгляд, который говорил: «Марк, я согласна, как-то оно будет». Улыбнулся, и утвердительно кивнул головой.

— Я возьму к себе пока, а там увидим, — Марк к Ивану.

— У-у-ух, — выдохнул облегченно Шестерина, я уже так решил: если не ты, то я, а что мне остается, хотя ты хорошо знаешь мою ситуацию…

Потихоньку завели бабульку к «Жигулям». Марк услужливо отворил дверь. В лицо — приятный запах «после дождя»…

— Марк, Марк, а-у-у! Где ты? — голос жены звучал удивительно звонко. — Обедать заходи.

— Да что-то не до обеда мне, Настя, а ты как?

— Да ничего, — жена неуверенно. Она догадалась, что муж имел в виду. — Ничего, никаких проявлений токсикоза. Я как-то об этом и забыла, а ты заешь — она славная старушка, говорливая, и вспомнила все. В Молдову она ехала, а тут — такая история. Мы уже позвонили ее старшей дочери. Они уже в розыск заявили в милицию. Второй день ищут. До чего благодарны нам, так благодарны — а мы то что? Ладно, заходи, только… Настя приоткрыла дверь…

За столом сидела миловидная бабуленька. О таких говорят — «божий одуванчик». Красивые седые волосы волнами ниспадали на розовую Настину кофту. Слегка прищуренные серые глаза с благодарностью смотрели на Марка. Разбитая бровь заботливо заклеена пластырем.

— Ну как, ничего выгляжу, — и улыбнулась. — Спасибо вам и вашей жене. Это милость Божья надо мной. Вовек Ему благодарна буду. Это же нужно такому случиться! Да вы садитесь к столу, — словно хозяйка приглашала.

— Да что-то не хочется, — ответил Марк вяло.

— Что, снова болит? — Настя настороженно.

— Да так, побаливает немного…

— А ну-ка, снимай рубашку! — голос Полины звучал пророчески и строго. — Быстренько снимай, говорю! Я сразу заприметила. Не волнуйся, со мной все в порядке. Я — доктор.

Прохладными пальцами уверенно коснулась: «Тут болит и тут тоже. А ну-ка, не напрягайся — мы не таковых еще видали. Записывай, — кивнула к Насте, — берем перловую крупу…»

…На вокзал ехали всей семьей. Настя заботливо сложила достаточно большую сумку.

— У нас все домашнее: и молочко, и творог, и сметана — все, все домашнее. — Не смотря на протесты Полины Ивановны, продолжала: — Вот приедете — внукам гостинчик будет вкусненький.

Прощались как давно знакомые и родные. Марк поднял сумку. «Ну и нагрузила женушка бабушку», — подумав, прошел в вагон и, подняв ее на вытянутых руках, поставил на самую высокую полку.
Возвращались домой, как вдруг посреди улицы Марк резко затормозил и, смотря на жену широко открытыми глазами, промолвил:

— Слушай, Настя, я же сам сумку на третью полку поставил. Сам, на вытянутых руках…

— Очень болит, любимый? — Настя растерянно смотрела в глаза мужа. Марк молчал, позади тревожно сигналили автомобили…

— Я здоров, Настя, я здоров. Это — Господь! Да я же только головой кивнул, какая моя заслуга…

Николай БОРБЫНСКИЙ
"Благовісник", 1,2013