Проза

Тимка

…Благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.
Евангелие от Матфея 5:44

Дом встретил Тимофея тоской, которая не рассеивалась здесь, кажется, никогда: та же дверь, что так жалобно стонет, когда ее открываешь (кто знает, когда в последний раз смазывались на ней петли); тот же порог, грязный и немытый, закопченные стекла, о которые уже столько лет разбиваются солнечные лучи, напрасно пытаясь ворваться в комнату… По углам пауки ткут свое ажурное полотно, («не единственное ли украшение этого жилища», — горько улыбнулся юноша).

На стене — подкова, старая, черная, покрытая пылью. Как долго она здесь, и кто ее повесил, парень понятия не имеет, но очень хорошо помнит мамины слова: «Ты обращайся к ней, сынок, когда будет трудно, она поможет. Эта подкова — на счастье»…

«Ну, что, помогла? — с горькой иронией коснулось сердца тяжелое, как камень, воспоминание…

* * *
Сироты, то есть Тимка со старшим братом Мишкой, стояли рядом. Мишка плакал, а Тимка, всматриваясь в желтое, как воск, лицо матери, думал: «Почему мама умерла? Почему подкова не помогла? Разве легко было маме, когда ее бил отчим, когда потом долго лечилась от побоев, но она не помогала. И вот сейчас лежит в гробу? Почему?..»

Закончились похороны. Разошлись люди. В детских сердцах сверлила боль…

Время летело быстро. Шли дни за днями, и каждый из них нес новые тревоги, новые испытания. В тяжелой круговерти будней некогда было думать над тем «почему?».

Отчим не очень любил чужих детей еще при жизни матери, когда же ее не стало — совсем возненавидел ребят. «Лишние рты», — говорил пренебрежительно чужой тетке, которая все чаще появлялась в их доме, с которой целыми днями просиживал за бутылкой водки. Чтобы «лишние рты» не мешали, все чаще посылал детей в самые людные места их городка просить милостыню. «Хоть какая-то выгода будет,— радовался, — детям всегда охотнее подают».

Ни Мишке, ни Тимке попрошайничать не хотелось. Ребят влекла школа, но что поделаешь, отчима боялись: если маму так жестоко избивал, что говорить о них, беззащитных. Стоя босиком на улице, в рваных штанишках, ребята боязливо оглядывались: нет ли где-то рядом знакомых или (что еще хуже) одноклассников, засмеют же. Хотелось сбежать от пьяного отчима куда-нибудь далеко, хоть на край света. Но как убежишь?.. Кто в этом большом мире защитит, пожалеет, поможет?.. «Может быть, подкова? — промелькнула как-то мысль в голове Тимки. — Мама же говорила, что помогает в беде. А разве сейчас не беда? Надо попробовать»…

— Давай сегодня убежим в школу,— предложил старшему брату. — А когда придем домой, сразу попросим подкову, чтобы она защитила нас от побоев отчима.

«Кар-р! Кар-р!» — где-то совсем рядом каркнула ворона, будто бы хотела предостеречь ребят от беды. Но Тимка, наклонившись, поднял комок земли и бросил вверх, чтобы прогнать птицу. «Вон отсюда! — крикнул. — Раскаркалась тут, вещунья несчастная! Не будет никакой беды, слышишь! Нас защитит подкова. Вот так!».

Ворона, еще раз недовольно каркнув, перелетела с одной ветки на другую, а дети, весело смеясь, побежали в школу…

* * *
«Идол есть что-нибудь?» (1Кор. 10:19) — вспомнились Тимофею слова Священного писания. — Вот, если бы тогда, в детстве, знать об этом». Чем пристальнее всматривался в почерневший предмет, тем более удивлялся: как он мог так наивно верить в то, что есть произведение человеческих рук... Чем была эта старая подкова для него в пору безрадостного детства? Богом?!.. Наверное, да. Когда не знаешь Бога живого, тогда поклоняешься богу-идолу, веря в его защиту. Дорого обошлась ему эта мальчишеская наивность. Тимофею хотелось не думать о том, что давно прошло, но память калейдоскопом меняла картинки-воспоминания. Казалось, будто и не было этих десяти лет — и снова стоял на пороге, испуганно прижимаясь к двери, девятилетний Тимка. Рядом — Мишка. В доме удушающий водочный перегар, а за окном, будто взяв реванш, снова насмехается ворона: «Кар-р! Кар-р!»… Отец, пьяно шатаясь, подходит совсем близко. Тимка не видит ни затуманенных глаз, ни слюнявых толстых губ, перед его глазами только отцовские руки, черные, тяжелые, страшные.

— Где деньги? — сурово спрашивает ребят.

— Нет… — Тимка спешит ответить первым: он же меньше, а маленьких, как говорят, жалеют, не так больно бьют. — Мы сегодня в школу ходили…

За окном снова это надоевшее: «Кар-р!» Или, может быть, показалось? У Тимки бешено колотится сердце, а глаза умоляюще смотрят туда, на стену, где висит подкова: «Помоги!»… Напрасно. Оберег счастья глух и нем. Зато отчим…

— В школу, говоришь?! — Не проговорил, а грозно зашипел. — Так ты уже ученый? Вот тебе, уродец, наука!..

Тяжелый удар кулака рассек правую бровь, лицо залила кровь, даже на губах Тимка почувствовал ее соленый вкус. Хотел было убежать, но пьяный отчим ударил чем-то тяжелым по ногам. От боли потемнело в глазах — и он упал на землю. Отчим еще ругался, бил мальчишку сапогами, но он уже не слышал этого…
Очнулся в чужом доме. Вокруг прохлада и тишина. Лежал на белоснежной простыне, боясь пошевелиться (невыносимо болела нога), а рядом — соседка, тетя Люба.

— Живой? Слава Богу! Не пугай нас больше, дитя, — ласково улыбнулась женщина. Из-за ее спины выглянул Мишка. Это он, как только Тимка упал в обморок, шмыгнул из дома прямо сюда, к тете Любе. Ее муж, дядя Вася, услышав детский крик: «Убили!» стремглав побежал к соседскому дому и, оттолкнув пьяного отчима, взял полуживого ребенка, понес к себе. «Побойся Бога, Иван!» — с укором бросил ему на ходу. — За что сирот обижаешь? Смотри, суровой будет расплата!».

…Когда Тимка открыл глаза, он не сразу узнал тетю Любу. Показалось, это — мама.

— Ты здесь, мамочка? — прошептал лишь губами. — Почему она не помогла? Почему?

— Кто «она»? — тетя Люба легонько коснулась Тимкиных волос, приглаживая их.

— Подкова.

— Подкова, говоришь? Ты у нее защиты искал, наверное? Как видишь, напрасно. Не подкове нужно доверять, а Богу Живому.

— Но Бог же далеко, на небе…

— Бог всегда рядом. «Возложи на Господа заботы твои, и Он поддержит тебя». Я потом тебе об этом и о многом другом расскажу. А теперь отдохни…

От этого мягкого голоса, очень похожего на голос мамы, Тимке стало спокойно и уютно. И он уснул…

* * *
Горькие воспоминания тисками сдавили душу. Тимофей хотел освободиться от них — и не мог: память в этот раз была безжалостной…

В детском приюте, куда тетя Люба привезла братьев, освободив их от пьяной опеки отчима, Тимке так же было тяжело: чувствовал себя сломанной веткой в цветущем саду.

Шрам над бровью сильно искажал юное лицо. Но это — еще полбеды. Нога, как оказалось, сломанная отчимом, срослась неправильно — и мальчишка не мог обходиться без костылей. Но в детдоме некому жаловаться, некому и жалеть. Дети, не знавшие с детства материнской ласки и отцовской заботы, лишены сентиментов, здесь — каждый за себя отвечает сам. Впрочем, Тимка и не ожидал ни от кого сочувствия, лишь бы не насмехались. Но где уж там! Мальчишки с первых дней придумали прозвище: «Калечь»… Ах, эта инвалидность!.. Сколько горячих слез пролито из-за нее ночами! Вот так страдая, разработал как-то себе план: сбежать из детдома. « Но куда? Конечно же, в лес, он совсем недалеко отсюда. Заберусь в заросли, выкопаю себе землянку и буду жить в одиночестве, подальше от этого жестокого мира, — мечтал мальчишка. — Вот только Мишку жалко. Он, наверное, будет скучать без меня. А еще — тетя Люба, добрая, заботливая, как мама. Каждую субботу забирает их к себе домой, кормит такой вкусной едой, которой он никогда не пробовал. А по воскресеньям водит их вместе со своими детьми в воскресную школу. Нет, от нее сбежать нельзя, нужно терпеть до следующих выходных. В конце концов, я же не терплю таких мук, как Иисус Христос, о котором рассказывала тетя Люба, — размышлял Тимка. — Я страдаю только за себя, а Он — за меня и за весь мир (и даже за отчима!). Страшно подумать, сколько Он вытерпел мук! Так разве я не смогу вытерпеть каких-то насмешек? Пусть смеются, если им так смешно» …

С этого времени инвалидность донимала мальчишку меньше — перед глазами сразу, когда начинали смеяться, появлялся Христос, смиренный, добрый, сильный. Каждое утро и каждый вечер Тимка обращался в молитве к Богу, называя его доверчиво Отцом, и просил… здоровые ноги. Верил, что Отец слышит его детскую просьбу и непременно сделает чудо.

…Чудо и в самом деле произошло. Однажды тетя Люба приехала в детский дом не одна.

— Это врач, Тимка, — указала она на незнакомого человека. — Он осмотрит тебя, и, может быть, ты скоро будешь ходить без костылей. По крайней мере, мы будем об этом молиться. Согласен?

У Тимки, будто выросли крылья. Тетя Люба еще спрашивает о согласии. Да он готов целыми днями молиться, лишь бы Господь благословил руки этого человека.

—Попробуем! — сказал врач, осмотрев сначала шрам над бровью, а потом и больную ногу. — Если будет на то воля Божья, у нас все получится…

«Непременно получится, — мысленно ответил мальчишка. — Я знаю, Бог меня любит»…

* * *
…В доме кашлянули — и воспоминания Тимофея, наконец, развеялись окончательно, как сон. Глянул туда, откуда послышался кашель. На кровати, где, как и десять лет назад вместо постели — охапка соломы, застеленной грязным рядном, сидел дед. Худющий, только кожа да кости (как только душа держится); небритый подбородок подчеркивал колючее выражение лица; в давно немытых и нечесаных волосах запуталось несколько соломин. Это был отчим. «Ему же только пятьдесят», — промелькнуло в голове Тимофея, и сожаление коснулось сердца.

— Здравствуйте, отец, — молвил как можно спокойнее.

— Это ты, Тимка? — хрипло отозвался отчим, узнавая в этом стройном юноше того мальчишку, которого так жестоко обидел. Да и как узнать: вырос, возмужал, стал вот каким красавцем (от бывшего увечья и следа не осталось). — Что пришел отомстить? Видишь, каким немощным я стал. Бей меня, бей…

— Что вы говорите такое, отец? Кто я таков, чтобы судить вас? Господь нам иную заповедь оставил: «Любите друг друга, как Я полюбил вас» (Ин.15:12).

— Не будешь бить? — Отчим никак не мог поверить тому, что говорил пасынок. —Выходит, и тебя Любка святым сделала?.. Дела-а!..

— Никто, отец, не является святым, кроме Отца Небесного, — спокойно объяснил Тимофей. Я, как и тетя Люба, — Его дитя. А детям Божьим не годится сводить счеты, мы имеем Ходатая на небе. К вам же приехал помочь немного, потому что здоровье, как вижу, совсем неважное. Давайте, дров нарублю вам, воды принесу…

Прошел час, другой, третий… Отчим, надрывно кашляя, так, что грудь болела, наблюдал, как ловко хозяйничает в его доме Тимофей. На плите уже доваривался суп, впервые за последние несколько лет вымытый пол дышал свежестью и чистотой. Дом уже не казался запущенным — в нем появилась искорка жизни, и глаза отчима стали влажными… Он хотел понять пасынка и не мог. Парень был для него другим миром — светлым, красивым, чистым, но… недостижимым. В том мире, где жил отчим, не умеют любить, не умеют прощать. А Тимка, видишь, и словом не вспомнил о том, что было когда-то. Приехал, помогает, как родному. Сосед Василий не раз рассказывал, что Бог делает с человеческим сердцем настоящие чудеса. Не верил, смеялся, а, выходит, и вправду. «Кто бы и меня изменил? — не понял, как произнес это вслух.

— Для Бога нет ничего невозможного, — ответил Тимофей. — Он изменит вас, отец, нужно только прийти к Нему с открытым сердцем. Верю, что так и будет, потому что я молюсь за вас.

…Сквозь вымытое оконное стекло, наконец, ворвался в комнату солнечный луч. Отчиму показалось, что это Божий вестник коснулся его души. В груди стало необыкновенно тепло, кашель утих, и он улыбнулся Тимке.

Впервые в жизни…

Светлана БЕРЕЗА
"Благовісник", 2012,2